Схиархимандрит Авраам (Рейдман)
Апостольские поучения

Неделя 11-я по Пятидесятнице

Неделя 11-я по Пятидесятнице

1 Кор. 141 зач. (9, 2–12)

Если для других я не Апостол, то для вас Апостол; ибо печать моего апостольства — вы в Господе. Вот мое защищение против осуждающих меня. Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа? Или один я и Варнава не имеем власти не работать? Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада? По человеческому ли только рассуждению я это говорю? Не то же ли говорит и закон? Ибо в Моисеевом законе написано: не заграждай рта у вола молотящего. О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас говорится? Так, для нас это написано; ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое. Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное? Если другие имеют у вас власть, не паче ли мы? Однако мы не пользовались сею властью, но все переносим, дабы не поставить какой преграды благовествованию Христову.

О благодарности духовным наставникам

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Святой апостол Павел, обращаясь к коринфянам, говорит: «Если для других я не Апостол, то для вас Апостол; ибо печать моего апостольства — вы в Господе» (ст. 2). Древние коринфяне, соблазняясь, предпочитали апостолу Павлу других учителей, иногда истинных, а иногда и лжеапостолов. Поэтому он был вынужден себя похвалить. Конечно, апостол Павел не нуждался в человеческой славе или одобрении, не стремился отстоять свое достоинство. Он поступил так для того, чтобы утвердить их в вере, заставить понять, что благовествование, услышанное ими от святого апостола Павла, истинно, и оно ни в чем не уступает проповеди других, если не превосходит ее. Итак, апостол Павел говорит им, что печать его апостольства, то есть доказательство подлинности его апостольства (подобно тому как на документе ставят печать, доказывая этим то, что он принадлежит тому или иному лицу) есть сами коринфяне, то есть люди, обратившиеся благодаря его проповеди к вере во Христа, причем печатью его они являются «в Господе».

Ваш духовный наставник вынужден, может быть, даже с некоторым вредом для своей души, поступить сейчас подобно святому апостолу Павлу — похвалить себя, а также и прочих ваших наставников, для того чтобы утвердить в должном образе мыслей тех из вас, кто сомневается в том, правильно ли они окормляются, верные ли получают наставления. Однако нужно заметить, что ваши руководители, в отличие от апостола Павла, могут потерпеть ущерб, поддавшись тщеславию.

Как апостол Павел говорит: «Печать моего апостольства — вы», так и ваши наставники могут сказать, что печать их духовного руководства — вы, многочисленное стадо, собранное возле них Промыслом Божиим. Конечно, достоинство ваших наставников несравнимо с великим достоинством апостола Павла. Но в то же время они могут вместе с апостолом Павлом сказать, что ничему своему не учат. Апостольское благовествование получено от Самого Господа Иисуса Христа, а их учение получено от святых отцов.

«Вот мое защищение против осуждающих меня» (ст. 3), — говорит апостол Павел. Какое еще нужно искать доказательство, когда это доказательство — живые люди, вы сами, получающие пользу от наставлений, от учения ваших руководителей, только почему-то забывающие о том источнике, из которого вы утоляете свою духовную жажду? Как можно насыщать свои духовные голод и жажду и в то же время пренебрегать теми, кто подает вам пищу духовную и вразумляет вас, словно эти вещи не связаны между собой? Все это говорится, повторяю, не для того, чтобы воздавать вашим наставникам должную благодарность, но для того, чтобы вы не поколебались в истине и вместе с осуждением немощей и недостатков ваших наставников не отринули бы и благое их учение. Да, они немощные сосуды, но если бы они учили от себя, тогда надо было бы пренебрегать их наставлениями, но они не учат своему, а передают вам святоотеческое Предание.

Продолжая свое рассуждение, апостол Павел говорит коринфянам: «Или мы не имеем власти есть и пить?» (ст. 4). Иначе говоря, «разве мы не имеем возможности, права получать содержание от тех, кого окормляем?» «Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену (или «сестру-женщину», по некоторым переводам. — Схиархим. А.), как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа?» (ст. 5). Апостол Павел утверждает, что мог бы пользоваться от коринфян, своих духовных чад, обращенных им к вере, всеми благами. Он мог бы иметь при себе, по некоторым толкованиям, действительно жену, с которой они были бы как брат и сестра, потому что немыслимо, чтобы святые апостолы, исполненные дарами Святого Духа, состояли в обычном брачном сожительстве. Может быть, апостол Павел употребляет здесь слово «жена» в значении «женщина», подразумевая тех христианок, которые сопровождали апостолов для служения им подобно тому, как и за Господом следовали некоторые женщины, служившие Ему. Но апостол Павел, и на это мы должны обратить внимание, всем перечисленным не пользовался, хотя прочие апостолы — и братья Господни, и даже сам первоверховный апостол Кифа, то есть Петр, — пользовались этими преимуществами. А если так, то и ваши духовные руководители, хотя они не достигли бескорыстия и мужества апостола Павла, который, чтобы не иметь препятствия для проповеди, содержал себя трудом своих рук, могут, по крайней мере, иметь себе извинение в том, что другие апостолы не поступали так, как апостол Павел. Поэтому соблазняться тем, что пастыри и старицы, окормляющие вас, имеют право на материальное содержание, было бы совершенно нелепо.

Обратимся к следующим словам апостола Павла: «Или один я и Варнава не имеем власти не работать? Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» (ст. 6–7). Так апостол Павел прибегает к соображениям здравого смысла и показывает коринфянам, что поскольку и воин получает жалование от императора, и тот, кто трудится в винограднике или пасет стадо, насыщается от своих трудов, то естественно, что и пастыри должны получать необходимое содержание от тех, кого они обратили к вере. Если апостол Павел делал нечто большее, чем прочие апостолы, то это не значит, что те, кто не имеет возможности, не имеет силы духа и ревности поступать подобно ему, тем самым уже уклоняются от Предания апостольского.

Сам Спаситель заповедовал апостолам, чтобы они пребывали в том доме, где их принимают, и брали всё от того, что им дают (см. Мф. 10, 11; Лк. 10, 8). Так поступали апостолы, так поступают и ваши наставники. Святой апостол Павел — это великий человек, который хотел не только исполнять то, что повелел ему Господь, то есть проповедовать, но и, сверх того, еще трудиться своими руками, не желая иного вознаграждения за свой труд. Ваши руководители не могут равняться на того, кто преуспел в этом отношении, может быть, даже больше, чем прочие апостолы. Дай Бог вашим наставникам достигнуть хотя бы самой малой степени того преуспеяния, которое имели проповедники апостольского времени. Ведь они бескорыстно проповедовали по всему миру, переносили многочисленные скорби, гонения, преследования, презрение со стороны людей, терпели иногда и от своих учеников неблагодарность и презрение. Дай Бог нам хоть в чем-то уподобиться этим древним проповедникам истины!

«По человеческому ли только рассуждению я это говорю?» (ст. 8). Иначе говоря, пользуемся ли мы только человеческим рассуждением, здравым смыслом? «Не то же ли говорит и закон?» (ст. 8) — восклицает святой апостол. Что он имеет в виду? То, что сначала он привел пример из повседневной жизни, а теперь обращается к закону Моисееву, который подтверждает его слова: не только здравый смысл, но и Откровение Божие говорит о том, что пастыри должны получать содержание от пасомых. И речь даже не о содержании, а о должном уважении и благодарности, которая может проявляться хотя бы в некоторой посильной помощи тем, кто в ней нуждается: проповедникам, или апостолам, или духовнику, или старицам, или настоятельнице, или епископам и даже патриарху. Справедливо ли, что мы содержим тех, кто, с обыденной точки зрения, ничего не делает? В чем состоял труд апостола Павла? В том, что он говорил. Существует такое представление: если человек говорит, то он не работает, он просто «проводит время», хотя из Предания известно, что апостол Павел говорил так много, что у него опухал язык. При этом он говорил не пустые или ненужные вещи, а проповедовал слово Божие, Евангелие.

«Ибо в Моисеевом законе написано: не заграждай рта у вола молотящего. О волах ли печется Бог?» (ст. 9). Конечно же, здесь речь идет не о волах: хотя Бог заботится обо всех живых существах, но эта заповедь в законе Моисеевом не имеет отношения к заботе о животных. Здесь в приточной форме говорится о тех, кто трудится на ниве Божией, на жатве или молотьбе, собирает словесную пшеницу, то есть души человеческие. Они имеют право получать содержание от своих трудов.

«Или, конечно, для нас говорится? Так, для нас это написано; ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое» (ст. 10). При любом деле, если человек трудится и знает, что не сможет воспользоваться плодами своих трудов, то работает нерадиво, пренебрегает этим делом. То же самое апостол Павел говорит и о духовном труде. Конечно, прежде всего важна награда на небесах, в будущей жизни, а земной наградой для пастырей служит благодарность, которая выражается в материальной помощи и просто в человеческом добром чувстве, поддержке, может быть снисхождении к каким-то немощам. Ведь и апостол Павел упоминает, что он проповедовал галатам в немощи, и они не соблазнились этим (см. Гал. 4, 13–14). А если он мог так сказать о себе, то что говорить о ваших наставниках, подлинно немощных и телесно, и душевно? Они еще больше нуждаются в снисхождении и имеют законное право на это снисхождение, если действительно проповедуют слово Божие, неповрежденное Евангелие, будь то проповедь о вере или, например, о нравственности, которую мы слышим в монашеской обители. Ведь проповедь — не только то, что говорится с амвона, но и наставление во время исповеди, и обличение, и доброе слово, может быть, когда-то и наказание, епитимья. Все это имеет целью пользу того, ради кого совершается. За все нужно быть благодарным: и за поддержку и утешение, и за строгость; за пространное назидание и за краткое, может быть, жесткое обличение. И при этом пастырь должен рассчитывать на то, что его правильно поймут, что ему будут благодарны и предоставят все, в чем он будет нуждаться, касается ли это телесных или душевных потребностей.

«Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (ст. 11). Действительно, если ваши наставники говорят о спасении, о вечности и трудятся именно ради этого, то велико ли, если они примут от вас какую-то малую благодарность за свои труды, которые вас ведут к спасению от вечных мук и делают причастниками вечного блаженства? Велико ли это? Ничтожно мало. Но когда доходит до дела, то оказывается, что духовное мы так мало ценим, что вовсе не придаем ему никакого значения, оно для нас почти не существует. Нам кажется, что в духовной жизни все само собой получилось, мы не понимаем, откуда все взялось, кто трудится и кто уже потрудился, для того чтобы нас, по крайней мере, вразумить и сделать христианами, которые знают святоотеческое Предание и понуждают себя жить по нему. Нам кажется, будто все произошло естественно, подобно тому как вырастает брошенное в землю семя. Но даже и за семенем нужен уход, чтобы оно принесло плод в свое время, тем более это можно сказать о слове Божием, посеянном в душе человеческой.

«Если другие имеют у вас власть, не паче ли мы?» (ст. 12). Если над коринфянами властвовали другие, то есть наставлявшие их уже после апостола Павла, то не тем ли более имел власть над ними апостол, приведший их к вере? «Однако мы не пользовались сею властью, но все переносим, дабы не поставить какой преграды благовествованию Христову» (ст. 12). Апостол Павел все выносил, трудился своими руками для того, чтобы никто не упрекнул его в том, что он проповедовал коринфянам ради какой-то корысти. Он поступал так, но он был великим человеком. Кто может уподобиться ему? Преподобный Исаак Сирин, рассуждая о молитве и о том, как безмолвник должен проводить время в уединении, говорит, что апостол Павел трудился и при этом проповедовал, но попробуй найди еще такого апостола Павла, да и сам Павел говорит, что другие апостолы так не поступали. Можем ли мы их за это осуждать, имеет ли кто-то право пренебречь ими из-за этого? Конечно, это немыслимо.

Поэтому сделаем такой вывод: хотя апостол Павел в своем самоотвержении велик, но это не значит, что мы должны требовать от наших наставников того, что мог совершить, может быть, один-единственный человек во всей вселенной.

Апостол Павел получал неблагодарность и видел непонимание со стороны коринфян, но можно сказать, что та неблагодарность, которую он претерпел от коринфян, относительно невелика по сравнению с тем, что иногда претерпевали другие истинные пастыри. Волей-неволей нам приходится вспомнить о поступке Иуды Искариотского: мало того, что из-за своих страстей он разочаровался в Спасителе, но он даже не просто оставил Его и ушел, как сделали другие, потерявшие веру в Спасителя, но и предал Его. Евангелисты могут объяснить этот иррациональный, безумный поступок только тем, что в Иуду вошел диавол. Поэтому если наши поступки направлены против тех людей, которые заботятся о нашем спасении, то мы должны понимать, что диавол рядом и что именно он влагает в наши сердца убийственные мысли и ненависть к тем, кто руководит нами на пути к спасению.

Я сейчас приведу очень впечатляющие примеры из жизни монашествующих — тех, которые, казалось бы, в особенности должны подражать Христу и даже одежда которых представляет собой подражание одежде Божией Матери, тех, которые облечены в ангельский образ. Именно в среде ревнителей благочестия бывают страшнейшие преступления, как случилось и в среде апостолов.

Итак, начнем с рассказа о преподобном Венедикте Нурсийском: недалеко от тех мест, где подвизался преподобный Венедикт, «был монастырь, настоятель которого скончался; все оставшиеся после него братия пришли к достоуважаемому Венедикту и усердно просили его быть у них настоятелем. Долго не соглашался он, представляя им, что со своими правилами не может угодить нравам всех братий: но побежденный мольбами дал согласие. Когда же ввел в этом монастыре строгость правил жизни и никому не позволял уклоняться самовольными действиями с пути монашества ни на правую, ни на левую сторону (что случалось прежде), то безумно ожесточившиеся братия сперва стали укорять друг друга за то, что просили себе такого строгого настоятеля, потому что их свободная жизнь не согласовалась с его святыми правилами. Потом, когда увидели, что он не позволит им вольности, а тяжело было оставить привычки и обветшавший ум занимать новыми предметами, то некоторые из них поспешили сделать покушение на его жизнь и, посоветовавшись друг с другом, однажды примешали к вину яд. Так тяжела жизнь добродетельных для людей с испорченными нравами! По обычаю монастырскому, они принесли для благословения настоятелю стеклянный сосуд, в котором содержалось это смертоносное питье. Святой Венедикт, простерши руку, сделал над сосудом знамение креста, и сосуд, долго до того времени бывший в употреблении, так расселся от этого знамения, как будто бы вместо креста святой муж бросил в него камень. Из того, что сосуд не мог вынести знамения жизни, муж Божий тотчас понял, что сосуд содержал в себе смертоносное питье, немедленно встал и с веселым лицом, со спокойным духом говорил собранным братиям: „Да помилует вас, братия, всемогущий Бог! За что вы хотели сделать со мной это? Не говорил ли я вам прежде, что мои обычаи не сходны с вашими? Идите и ищите себе настоятеля по своим обычаям, потому что после сего вы не можете иметь меня настоятелем“. Затем он возвратился на любимое пустынное место и стал жить один, сам с собою в очах Всевидящего Бога»[1].

Вот до чего можно дойти, если поддаться помыслам неудовольствия по отношению к духовным наставникам, — даже до покушения на их жизнь. Удивительно, что это не единственный случай в истории Церкви, а о многочисленных примерах изгнания из монастырей их настоятелей, основателей, как, скажем, преподобного Сергия Радонежского, я уже не говорю.

Теперь обратимся к случаю из жития преподобного Григория Синаита: «Божественный Григорий, увидев здесь спокойное и уединенное место (он удалился в пустыню. — Схиархим. А.) и нашедши его соответствующим намеченной во имя Божие цели, вследствие совершеннейшей непроходимости пустыни, признал делом прекрасным поставить себе здесь предел. Посему он и ученики, с усердием взявшись за труд, построили здесь келлии для своего обитания. Упомянутый же Амирали (это другой подвижник. — Схиархим. А.) расположился со своими учениками приблизительно на одну стадию дальше от своего жилища Месомилия, имея (в числе учеников) и некоего монаха Луку, который сначала был учеником и святого Григория, встретившись с ним на Святой Горе.

Он, Лука, плененный, под воздействием демона, злою страстью зависти, был всецело неудержим, как носивший внутри постепенно разгоравшуюся злобу. Посему, бесстыдно и дерзко возбужденный против учителя, он устроил разбойническое нападение, стал насмешками и оскорблениями — о, законы и правда Божия! — осыпать блаженнейшего и благороднейшего предстоятеля пред Богом и даже безумно бросился на него с мечом, и если бы тотчас сбежавшиеся ученики Амирали, вознегодовав на безумного оскорбителя и обидчика Григория и, можно сказать, Самого Бога и выразив отвращение к его поступку, руками и силою не воспрепятствовали безумному нападению, то несчастный, может быть, впал бы и в грех убийства или же, если нужно сказать правду, подверг бы общество всей вселенной величайшему лишению, намереваясь отнять у него светильник и величайшего провозвестника и учителя слова правды, (проповедовавшего) как бы с самой центральной возвышенности. Он же (Григорий), несравнимый в добродетели и поистине образцовый ученик Христа кроткого и мирного, оказавшись в таком положении, для всех, особенно любящих природу прекрасного, представился любезным и достойным почитания образцом, потому что не только не имел никакой досады на восставшего на него против всякого ожидания, но сначала нисколько и не взволновался: ему и на ум не пришло воздать злом за зло, но он отплатил ему за это такой любовью, что выразил ему и благодарность, как заповедует божественное и священное слово (Мф. 5, 38–48); ясным доказательством этого служит то, что он ради его [духовной] пользы трудолюбиво написал трезвенные главы, около ста пятидесяти, исполненные наставления в делании и созерцании. Он же (Лука), видя такую незлопамятность святого старца, который не только ему не отмстил, но сделался его благодетелем, стал упрекать себя и, обратившись, от всего сердца покаялся и припал к ногам божественного Григория, прося разрешения в содеянном грехе, а потом сделался и прилежным его учеником и, по благодати Божией, оказался и в прочих отношениях опытным монахом»[2].

Следующий пример — из жития преподобного Симеона Нового Богослова: «Орошал он [преподобный Симеон], как я сказал, непрерывно паству словами, и она ежедневно возрастала, но не безболезненно, не без различных препятствий, а с великими трудностями и вражескими искушениями. И чтобы через одно искушение показать и прочие, с ним случившиеся, я расскажу о том, что причинили ему монахи этого монастыря во время богослужения (обратите внимание, они решились на такой страшный, такой дерзкий, безумный, диавольский поступок даже во время богослужения. — Схиархим. А.). Однажды утром, когда кончилось утреннее славословие и блаженный муж, как было у него в обычае, начал поучать учеников, то обличая, то запрещая, то увещевая (2 Тим. 4, 2), согласно совету апостольскому — внезапно человек тридцать монахов, разодрав на себе одежды, подобно тем, которые когда-то были вместе с Анной и Каиафой (Мф. 26, 65), с бессвязными криками, порываясь совершить убийство и смутив всю церковь, дерзко подняли нечестивые руки на отца своего, чтобы схватить и растерзать его, словно дикие звери (видимо, настолько неприятно им было наставление преподобного. — Схиархим. А.). А он, когда заметил внезапное изменение их и то, как они изменились к родному отцу и учителю, прижал руки к груди и мысль устремил к небу: стоя неподвижно, с ясной улыбкой взирал он на нечестивцев.

Они же продолжали наступать на него с бессмысленными воплями и бранью, ярость лающих псов и бесстыдство свое обнажая, но сила свыше не позволяла им наложить на него нечестивые руки, ибо благодать, в Симеоне поселившаяся, удерживала их на расстоянии и отталкивала от него. Не зная, что делать, они выбегают из церкви и, сокрушив запоры монастырских ворот, одержимые и безумные, бегут в патриархию, оставив блаженного мужа только с благочестивыми»[3].

Далее в житии преподобного говорится о том, что эти ученики пытались оклеветать его перед патриархом, но тот им не поверил и хотел подвергнуть клеветников изгнанию (видимо, ссылке), но преподобный Симеон упросил простить их, и эти непокорные ученики разошлись кто куда. Преподобный, имея истинную любовь к ним, навещал каждого из них, приносил все необходимое, не прекращал своих увещаний, и наконец эти ученики покаялись и он вновь собрал их воедино.

Последний пример представляет собой отрывок из жития преподобного Афанасия Афонского: «В царствование Иоанна Цимисхия лукавый нашел благоприятный для себя случай снова искусить преподобного. Он возбудил простецов монахов, живших в других частях Горы, жаловаться на святого новому царю, что он уничтожил прежние афонские обычаи, совершенно извратил древние постановления, сделал произвольно разные нововведения, завел множество скота, насадил виноградники, построил множество изящнейших зданий, — словом, сделал Святую Гору мирским селением, отчего в Горе происходит много соблазнов. Поэтому и просили они царя, чтоб он изгнал Афанасия из Святой Горы и разрушил горделивые его здания. Царь, слышав о высокой добродетели святого, не вдруг поверил клевете, а написал к обвиняемому, чтоб он сам явился к нему для личного объяснения. Афанасий, исцелившись от болезни, явился. Увидев его и убедившись в личных его достоинствах, царь выразил глубокое к нему уважение и, вместо того чтоб сделать ему какое-нибудь зло, облагодетельствовал его, подобно своему предшественнику Никифору, принял участие в устроении монастыря, назначил его лавре ежегодную выдачу из царских сумм двухсот сорока четырех золотых монет и дал ему на то свой хрисовул. Святогорцы, видя, что они неправедной своей жалобой на Афанасия принесли ему не вред, а сущую пользу, познали, что диавол обольстил их строить козни праведнику, на их же погибель, и потому, раскаявшись, смиренно просили у святого прощения. Между тем, полный ненависти и злобы, супостат, видя, что этим способом нисколько нельзя повредить преподобному, скрежетал на него зубами и готовился к новой и сильнейшей брани. Это его приготовление видел один из имевших чистые душевные очи — старец Фома. В третий час дня пришел он как бы в исступление и видит: все горы и юдоли Афона полны были пификов, мрачных как эфиопы, которые с великим гневом и яростью говорили друг другу: „Други! Что мы терпим здешних всельников? Почему не истребим их? Почему не растерзаем их зубами нашими? Долго ли еще терпеть и начальника их — этого жестокого нашего сокрушителя? Отчего до сих пор не уничтожим его? Не видите ли, что он самым жестоким образом изгнал нас из места нашего?“ Тогда как это и подобное со всей бесовскою злостью говорили демоны, Фома видит, что преподобный вышел из своей келлии с жезлом в руке и начал жестоко бить злившихся эфиопов: мурины, не терпя ударов святого, исчезли как дым и удалились не только от Мелан, но и со всей Святой Горы. Видение это скоро пришло в исполнение. Исконный человекоубийца в одном несчастном иноке лавры возбудил такую ненависть к Афанасию, что тот решился непременно убить незлобивого своего отца; и потому, выточив нож, он тихо пришел ночью к его келлии, когда святой возносил прилежную к Господу Богу молитву за него же неблагодарного, и говорит: „Отче, благослови“. Глас Иаковль, но руки Исавли. Афанасий, праведный, как Авель, не знал, что вне стоит Каин и зовет его на убиение. Спросив изнутри келлии: „Кто там?“, преподобный отворил дверь. Но лишь только дерзкий и коварный сын увидел кроткого своего отца — руки его невольно оцепенели и гибельное его оружие упало на землю. Вслед за тем он пал к ногам невинного своего отца и с горьким плачем говорил: „Помилуй, отче, своего убийцу, прости беззаконие мое и оставь нечестие сердца моего!“ Преподобный, зажегши огонь, увидел на земле изощренный на заклание его нож, познал адское против себя намерение своего сына-изменника и, удивившись этому, говорит: „На разбойника ли ты пришел на меня, чадо мое? Впрочем, Бог да простит тебе беззаконие твое! Оставь же свои слезы и не объявляй никому об этом несчастном своем деле“. Говоря так, святой лобызал его, как своего друга и, во уверение своего забвения нанесенной ему обиды, дал ему некие дары о Господе, а впоследствии всегда любил его — не только живого, но и после смерти — и оплакивал его более всех других братий. Так-то блаженный был непамятозлобив! Между тем этот отцеубийца, тронутый до глубины души незлобием своего отца, рыдая и сокрушаясь о своем беззаконии, никак не мог удержаться, чтоб не проповедовать о высоте отчей к себе любви и о своем великом преступлении, и умер с чувством глубокого покаяния. И другой брат, подвигнутый тоже действием исконной злобы на ненависть к преподобному, непременно хотел потребить его от земли живых, но, не зная, как успеть в этом преступнейшем своем замысле, он предался волхвованию и чарованиям и, однако ж, к удивлению, увидел, что все чары его против незлобивого отца не имеют никакого успеха. Этот жалкий инок случайно вопросил другого своего брата: „Могут ли иметь какое-нибудь действие на человека чарования?“ Брат отвечал: „На человека благочестивого и живущего по Боге волхвования не имеют никакого действия“. Слыша это, омрачившийся злобою брат пришел в себя; зная же о незлобии своего отца к подобному себе отцеубийце, явился он к нему и, припадши к ногам его, с великим рыданием исповедал ему грех свой и просил у него прощения — что и получил от того, который подражал Возлюбившему грешный мир даже до крестной смерти. Таков был Афанасий к согрешающим против него!»[4].

Итак, мы видели несколько страшных примеров того, как духовные чада доходили до такой ненависти к своим духовникам, старцам, настоятелям, что в буквальном, не в переносном смысле готовы были их убить. Если мы поддадимся неприязни к тем, кто проявляет к нам строгость, ограничивает нашу греховную волю для нашего спасения, то ведь и с нами может произойти нечто подобное и мы придем в ужасающее, можно сказать, демоническое состояние, уподобимся Иуде Искариотскому, в которого вошел диавол. Потому мы должны тщательно над собой бодрствовать и избегать даже легкой неприязни к тем, кто нами руководит, должны испытывать по отношению к ним чувство благодарности, помогать им во всех их нуждах: и телесных, и душевных, — потому что и наставники иногда нуждаются в душевной помощи и поддержке. Если апостол Павел просил молитв своих духовных чад, тем более ваши пастыри — немощные, однако же исполняющие свой пастырский долг, — нуждаются не только в вашей вещественной помощи, но и в духовном вознаграждении: благодарности, поддержке, молитве, снисхождении.

Только тогда мы будем получать пользу, когда будем благодарны своим наставникам и снисходительны к ним, а иначе можем всё потерять и превратиться из монашествующих, из тех, кто облечен в ангельский образ, в тех, кто под действием страстей уподобился демонам. Будем чрезвычайно внимательны к себе, будем понимать, что все совершающееся в обители установлено ради нашего спасения. Устав, ограничивающий нашу свободу, непосредственное духовное руководство старицы или духовника, распоряжения настоятельницы, святоотеческое учение в целом, святоотеческое Предание, монашеские обычаи — все это стесняет нас. Мы как бы окованы цепями, но только для того, чтобы не делать зла. Наоборот, именно эти ограничения освобождают наш дух для беспрепятственного служения Богу, делают нас способными к такому служению, окрыляют нас.

Если мы сознательно и ревностно будем следовать всем монашеским установлениям, мы можем стать действительно ангелоподобными и на крыльях послушания вознестись духом к Богу и в сей жизни — в молитве, и в жизни будущей, что гораздо важнее. Ради чего мы находимся в обители? Ради вечности. Так будем же всегда об этом помнить, будем совершать подвиг послушания с должным расположением — не как рабы, которых пленили и продали господину и которые подчиняются поневоле, из страха, а как дети, которые повинуются своему любимому отцу. Мы должны служить Богу через послушание, потому что оно научает нас заповедям евангельским, в которых заключена воля Божия. Пренебрегая послушанием, пренебрегаем Евангелием. Если мы утверждаем, что стремимся к жизни христианской, но нас якобы неправильно учат, то в действительности мы отвергаем возможность исполнить волю Божию, которую предлагают и разъясняют нам наши духовные наставники в конкретных жизненных обстоятельствах, в каждой, как нам кажется, малозначащей ситуации.

Будем понимать, что сущность духовной жизни — это послушание воле Божией. А оно, в свою очередь, приобретается с помощью более опытных. Если мы пренебрегаем опытом тех, кого Промысл Божий поставил над нами, то это значит, что в действительности мы пренебрегаем волей Божией, дерзко и гордо отвергаем ее, что бы мы при этом ни говорили, как бы ни оправдывались. И если мы не исправимся, не покаемся, то можем дойти до того ужасного состояния, примеры которого я вам привел. Будем помнить слова святителя Игнатия (Брянчанинова), что иногда бывает так, что человек в монастыре становится более страстным, чем был в миру, и это происходит по той причине, что он не имеет покаяния. А тот, кто кается и считает себя грешником, будет слушать не только старицу, но и вообще любого человека и с радостью подчинится любому, считая себя самым последним и низким. Дай нам Бог приобрести должное душевное расположение, о котором говорит святой апостол Павел. И не дай Бог когда-нибудь прийти в ужасающее состояние, подобное тому, в которое пришел Иуда Искариотский и восставшие на великих святых преподобных мужей. Аминь.

12 августа 2007 года